— Тут родители спят? — уточнил я.

— Тут, — подтвердил пацан.

— Ты, значит, вон там, — и я направился ко второй двери.

— Туда нельзя, папа там часы собирает! — он попытался перегородить проход.

— Пока полотенце не найду — не уйду, — вздохнув, развел я руками. — Нафига оно тебе вообще?

— Я… — пацан густо покраснел.

— Онанизмом заниматься? — проявил черствость дядя Вадим.

— Я им не занимаюсь! — покраснел допрашиваемый еще сильнее.

— Точно онанизмом, — хрюкнул КГБшник.

— Дядя Вадим, я совершенно уверен, что и у вас был период подростковой мастурбации, — влез я к веселью дяди Германа. — Это совершенно нормально, — перевел взгляд на Виктора. — Если при этом не нюхают чужие предметы!

Тут тоже есть ряд нюансов, но мы о них не будем.

— Мне девочки нравятся! — оправдался пацан.

— Заходим, — надоело мне ломать комедию. — Извини, но воровство — это плохо.

Дядя Герман уже привычно отодвинул Виктора, и мы зашли.

Слева — отцовский закуток в виде простенького стола, на котором аккуратно разложены запчасти механических часов. Стационарная лупа — в наличии. На стене — фанерка с висящими на гвоздиках инструментами. Рядом — тикающий шкаф с «готовой продукцией». Сразу видно — своему хобби человек предан всей душой.

С другой стороны — узкая кровать, застеленная советским покрывалом, шкаф с книгами — мои на самом видном месте. Над кроватью — десяток моих «официальных» фотографий. Рядом — ученический стол с учебниками, тетрадками и прочим.

— Личное пространство я уважаю, — заявил я донельзя смущенному, как оказалось, фанату. — Поэтому давай полотенце, поклянись больше никогда не брать чужого, и мы уйдем без последствий.

— Сейчас, — старательно отводя наливающиеся слезами глаза, пацан подошел к кровати и приподнял матрас.

Пока он вынимал полотенце, я успел рассмотреть посвященный мне «иконостас» — еще куча фоток, открытки, розданные на «творческих вечерах» автографы — ребята уже по три штуки взять успели, «на обмен», говорят. Фанат здесь у нас не простой, а хардкорный.

Помимо целевого предмета, он так же вынул пару носков и шорты — я это все в прачечную сдавал и уже смирился с потерей. Особенно носков — они вообще имеют свойство время от времени пожираться Богом Стирки.

— И это спёр, значит, — вздохнул я и повернулся к КГБшникам. — Товарищи, можно мы с Витей наедине поговорим?

— Зови если что, — кивнул дядя Герман, и они переместились в соседнюю комнату.

Усевшись на отцовский стул, я велел:

— Садись.

Он послушно опустился на свою кровать, и я начал допрос.

Картина ясна: классический пример семьи, где всем на всех плевать — папа целиком в часах и под каблуком, с сыном общается только на уровне «а, пятерку получил? Ну молодец, не мешай». Мама и того «краше» — надо было внучка важному папеньке «подарить», вот и подарила. Энтузиазма — ноль, как только Витя достиг возраста относительной самостоятельности, вообще на него внимание перестала обращать. Друзей в посольстве толком нет — остальные здешние дети либо на пару-тройку лет младше, либо наоборот, а в Витином возрасте это критическая разница. То ли дело я — мне со всеми нормально, разновозрастные друзья и подружки тому пример. Как итог — острая форма «сережезависимости», и с этим придется что-то делать: я же вижу, что Наде он нравится.

— Родителей теперь из МИДа попрут? — вытерев слезы, спросил он по окончании монолога.

— Мы же договорились, что заберу свое и уйду, — напомнил я. — Твоя мама в Москву собирается переводиться.

— Не знал, — шмыгнул он носом.

— Я в деревне живу, могу попросить тебя в тамошнюю школу зачислить, — предложил я. — Комнату в общаге дам, будешь жить почти самостоятельно, а к родителям на выходных ездить — твоя мама в деревню ехать не согласится, сам понимаешь.

— Я согласен!

Чуть из штанов от радости не выпрыгнул, бедолага.

— Надя тебе как?

— Надя хорошая, про тебя много рассказывает, — улыбнулся он.

Ясно — нафиг ему Надя не нужна. Да плевать, тоже так-то точка преткновения. Ну и мелкие еще, может ничего из этого и не выйдет.

— Ну все тогда, — я поднялся на ноги и протянул руку. — Пока.

— Пока! — он радостно потряс конечность. — А концерт сегодня будет?

— А как же, — подтвердил я и покинул комнату в смешанных чувствах.

И нафиг оно мне надо было?

* * *

Перед визитом императора Хирохито все посольство стояло на ушах. Это уже не субботник, а самый настоящий «дембельский аккорд» — настолько в отведенных для посещения монаршей персоной и прилегающих территориях было шумно и «мыльно». Я, будучи как все, немножко помог подмести ведущую в посольство аллею, и, сочтя на этом свой долг перед Родиной исполненным, свалил внутрь — ко всеобщему облегчению, мало ли чего наследному (через одного) принцу в голову взбредет, стоит тут над душой — где с наслаждением снял с потной рожи респиратор.

— Еще три вилки! — раздался зычный рык ответственного за мероприятие.

— Я бы не отказался, — не удержался я от подколки в адрес Виталины.

Девушка ответила привычным не наносящим урона щелбаном и обидно напомнила:

— А кто вчера перед сном бурчал, что «больше не может»?

— О таком мужчинам говорить нельзя! — укоризненно ткнул я в нее пальцем.

— Извините, — протиснулся мимо нас посольский функционер.

Стало совестно, и мы свалили с прохода.

— Пошли до кухни, — предложил я.

Верная служебному долгу (и, хочется верить — зову сердца) девушка сначала пошла за мной, а потом спросила:

— Зачем?

— Просто суету оценить, — честно ответил я. — Все равно делать нечего.

Программа визита почти завершена — отгремела выставка Надиных работ (на сто семьдесят тысяч долларов расторговались), улетел груженый нашими покупками самолет (не целиком забили, конечно, просто регулярный рейс), а мы как следует набрались впечатлений за время экскурсий. Отдельно мне пришлось несколько часов работать почетным гостем на более конкретных совещаниях на тему «захода» в наши экономические зоны. Сахалинские и Курильские недра будут окучивать Сумитомо и Мицуи (какие там у кого доли я не вникал), последние так же наложили лапу на фармацевтику. Повидался и с четырьмя братьями Касио, приятные стариканы, но я не обольщаюсь — появись их корпорация в начале века, они бы с не меньшим удовольствием проявляли нациствующий японский империализм. Из неожиданного — контракт с Нинтендо на производство игральных карт с персонажами «Наруто». Представители этой без дураков хорошей конторы пробивали почву и на тему других игрушек — они сейчас активно развиваются, а потому до новинок жадны. Ничего конкретного не обещал, буду думать, надо ли оно мне — французы за пластиковые игрушки дают больше, а на видеоигры у меня на паях с «Сони» без пяти минут монополия, и так будет еще много-много лет.

На кухню нас ожидаемо не пустили — у входа, помимо пары «дядей», с которыми я всегда могу договориться, нашлась пара хмурых япошек из службы охраны Императорской семьи — это у них тут отдельная спецслужба. Внутри, надо полагать, тоже надзиратели есть — вдруг безумные совки пожилого Хирохито траванут?

Уныло вздохнув, отправились в комнату — больше заняться все равно нечем.

— Нервничаешь?

— Нервничаю, — признался я. — Но это фигня — просто все идет слишком хорошо.

— Так ведь тоже бывает, — пожала плечами Вилка.

— Когда вернемся домой, перед следующей «загранкой» можно будет утешаться благополучным прецедентом, — мечтательно протянул я. — Два дня потерпеть эту Азию гребаную — и домой, к родным просторам и привычно-жаркому лету! — словив неприятную мысль, поморщился. — Еще и принц этот ублюдочный припрется.

— Ясухико или Цугу? — уточнила Вилка.

— Первый, — ответил я. — Архитектор «Нанкинской резни» собственной персоной, но повесить его по понятным причинам не смогли — императорская семья неприкосновенна. Да и самого Хирохито сколько не выгораживай, все равно потешно получается — обманули нехорошие вояки наивного императора. Спорим он от радости в ладоши хлопал, получая донесения об очередном этапе геноцида несчастных соседей по карте? А после наследования престола, между прочим, окрестил период собственного правления «эпохой Просвещенного мира». Отряд 731 эксперименты очень просвещённо ставил.

— И во имя мира, — добавила Вилка.

— Само собой, — обрадовался я пониманию. — Родину до слез жалко, руки от ненависти трясутся, но то, что творилось в Азии — пи*дец похлеще европейского театра военных действий. Французы, например, под оккупацией себя неплохо ощущали. Не трогай Гитлер евреев, готов поклясться, все было бы совсем иначе — европейские партнеры бы дружно и солидарно душили бы проклятых коммуняк. Да они и так — куда не ткни, найдешь русофоба и антисоветчика. Это сейчас притихли, а ослабнем — всё, одно поколение и шелуха слезет с последующим повторением Дранг нах Остен. Заметь — и в голову не пришло на «истерн» идти. А почему?